Бездна моей души. Главы 3 - 4.
Глава 3.
Я начал понимать, на что способны люди. Всякий, прошедший войну и не понявший, что люди творят зло подобно тому, как пчела производит мёд, — или слеп, или не в своём уме.
Уильям Голдинг
- Проснитесь.
- А?
- Проснитесь, мне нужно сделать Вам укол.
Я приподнялся на кровати и посмотрел на склонившеюся надо мной медсестру. Она держала в руке шприц. Я повернулся на спину, и мне сделали укол. После медсестра подала мне кружку и таблетку, я принял лекарство.
В палату через окно проникали яркие лучи солнца, точно говоря, что уже пора вставать, но вставать я ещё не хотел. Как только медсестра ушла, я снова лёг и закрылся с головой, чтобы свет не мешал спать. Я попытался вспомнить, какой мне снился сон, но никак не мог.
Через несколько минут мне всё же удалось вспомнить. Там точно было что-то про школу, про урок физкультуры и математики. Кажется, пожилая учительница математики оставила меня после уроков, да, целую неделю я был должен оставаться после уроков. Там был какой-то веснушчатый мальчик, он снял с меня штаны прямо во время пробежки и смеялся потом. Я попытался вспомнить что-нибудь ещё, но безрезультатно. «Интересно, может быть, всё, что мне приснилось – это воспоминания о школе, скорее всего, так оно и есть», - подумал я. Если воспоминание уже начали возвращаться, то вполне, возможно, что скоро я вспомню и своих родителей, и где я живу, и есть ли у меня семья.
В палату кто-то вошёл, я быстро раскутался и посмотрел в сторону двери. Это была медсестра, она несла поднос с едой. Поставив поднос на стол, она повернулась ко мне.
- Вставайте, я принесла завтрак, - сказала она.
Я поднялся и подошёл к столу.
- Когда закончите, нажмите на кнопку вызова, - произнесла медсестра и вышла из палаты.
На подносе стояла тарелка с рисовой кашей и чашка какао. Каша оказалась не очень тёплой, из-за чего есть её приходилось практически через силу. Какао тоже было холодным.
Я взглянул в окно: недалеко от больницы находились высокие застеклённые дома. Неожиданно для самого себя я понял, что люблю Бостон, мне нравится этот город тем, что, наверное, только здесь старинные кирпичные дома могут так изящно сочетаться с современными железобетонными постройками. Кто знает, может быть, что здесь я и родился, думаю, так оно и есть.
Я доел свою холодную кашу и выпил какао. Когда снова лёг в кровать, я нажал на кнопку вызова медсестры, и через минуту поднос забрали.
Пока мне было нечем заняться, и я начал напрягать свою память, пытаясь хоть на несколько секунд приоткрыть дверь, за которой были спрятаны мои воспоминания, вся моя жизнь. Я надеялся, что сегодня мои родственники или друзья придут ко мне. Они, наверняка, уже вчера обзвонили все больницы, и узнали, в какой из них я нахожусь. Мне бы хотелось верить во всё это. Но что если я одинок, что если нет у меня никаких родственников? Тогда придётся ждать, пока всё само не вспомнится. Сколько на это уйдёт времени? Наверное, очень много.
Я пролежал так больше часа, думая над тем, как буду жить дальше и, пытаясь подробнее вспомнить свой сон, который мог пролить хоть немного света на моё прошлое. Решив, что все эти размышления пока мне ничего не дадут, я ушёл в ванную: у меня, наверное, ужасно пахло изо рта, а волосы были похожи на стог сена.
Пока я умывался, в палату кто-то вошёл. Я поспешил выйти из ванны, надеясь, что медсестра привела ко мне посетителей. Но это был не посетитель, а доктор Браун, который разговаривал со мной ночью.
- Доброе утро. Вы хорошо себя чувствуете? – спросил он.
- Да, вполне, - ответил я, присаживаясь на кровать.
Доктор Браун сел за стол. В руках он держал какую-то книгу, в которую, вероятно, записывал свои наблюдения за пациентами. Я заметил в его движениях усталость, скорее всего он был изнурён ночной сменой.
- Голова больше не болит? – спросил мистер Браун.
- Нет.
- Вам удалось вспомнить что-нибудь?
- Нет.
- А как Вы спали?
- Хорошо. Ночью мне даже приснился сон, думаю, он может быть как-нибудь связан с моим прошлым.
- Расскажите мне.
Я попытался ещё раз вспомнить тот сон более подробно, но не мог. Так жалко, что сны имеют особенность быстро забываться.
- Ну, мне снился сон про школу. Я помню, что видел смеющихся детей, которые стояли вдоль стены коридора, помню пожилую учительницу математики.
- В Вашем сне вы были учеником или учителем?
- Учеником. Помню, как другие учащиеся смеялись надо мной, а та пожилая учительница наказала меня за то, что у меня не было домашнего задания, его, кажется, порвал кто-то из моих одноклассников.
- Ясно, - протянул мистер Браун и быстро что-то записал в своей книжке. – Сегодня Вы сходите на обследование к психиатру и ещё к кое-каким специалистом, Вам всё скажет медсестра. Я думаю, что вполне скоро Вы снова вернётесь к обычной жизни.
Доктор Браун встал из-за стола и направился к выходу. Я хотел было спросить у него, звонил ли кто-нибудь из моих родственников, хочет ли кто-нибудь посетить меня, но так и не решился. Думаю, что мистер Браун не должен этим всем заниматься, у него и так, скорее всего, много работы.
Я попытался поспать, но сна не было ни в одном глазу. После обеда, на который подали еле тёплый суп и сок, я вышел в коридор, и сел на скамейку рядом с другим каким-то больным. На посту медсестёр работал телевизор, но там шла передача про знаменитостей, которая мне совсем не понравилась. Перед сном ко мне снова пришла медсестра, сделала укол и подала таблетку.
Следующий день был ужасно похож на предыдущий. Одна из самых неприятных особенностей пребывания в больнице – это вечное дежавю. Каждый день одно и то же: уколы, таблетки, холодная каша по утрам.
Дни летели быстро, я даже сбился со счёта. Я чувствовал себя ребёнком, которого отпустили на каникулы, и теперь он, поддавшись веселью, не интересовался ни сколько времени, ни какой сегодня день. Каждый день я пытался вспомнить хоть что-нибудь, и, к счастью, мои попытки сделать это вскоре увенчались успехом.
Глава 4.
Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя.
Фридрих Ницше «По ту сторону добра и зла»
Я родился 22 июня в 1975 году, в день летнего солнцестояния. Узнав в детстве, что день моего рождения самый длинный в году, я начал гордиться этим, и всем говорил, что я родился не в обычный день, а в день солнцестояния.
Всё моё детство прошло в небольшом городке в центре страны. Мои воспоминания о тех временах связаны в основном с детским садом. Я не любил ходить в детский сад, мне было сложно общаться со своими сверстниками. Иногда, когда утром мама приводила меня туда, я плакал, потому что не хотел провести хотя бы ещё один день вместе с другими, вечно шумящими детьми. Всю свою жизнь я отличался спокойствием и абсолютной невозмутимостью, и мне хотелось больше времени проводить в одиночестве.
Я помню, чем нас кормили в детском саду, как нас выводили гулять. Но самый глубокий след в памяти оставило воспоминание того, как вечером меня забирали родители. Я сидел на небольшой скамейке и глядел на стоящие рядом дома, в окнах которых отражалось заходящее солнце. На моё плечо ложилась чья-то рука, я оборачивался и узнавал в силуэте на фоне слепящего солнца или мою маму, или моего папу. Мы шли домой, и, когда мы приходили, я тут же устремлялся к телевизору: в это время как раз шли мои любимые мультфильмы.
В детстве мне всегда казалось, что моя мама очень строгая. Она часто ругала меня, но после каждой нашей с ней ссоры, она подходила ко мне и обнимала. Потом я понял, что ругала она меня оттого, что любила. Звучит странно, но в жизни в основном так и происходит – те, кто нас по-настоящему любят, могут иногда и повысить на нас голос, но не из злости, а из беспокойства.
Мама очень много работала, она относилась к числу трудоголиков. Какое-то время, кроме своей основной работы, она ходила на ещё одну, тогда я совсем редко её видел. Когда ей оставалось года два до пенсии, я заметил, что она стала очень растерянной, её память ослабла, и теперь она много раз переспрашивала одно и то же. Думаю, этим её наградили те долгие изнурительные дни, которые она проводила на работе.
Я запомнил своего отца как очень доброго человека. Обладая довольно хорошим чувством юмора, он со всеми находил общий язык. Иногда, когда между ним и мамой назревал скандал, папа пытался обратить всё в шутку, и его метод действовал.
Я рос в хорошей благополучной семье. Но до тех пор, пока мне не исполнилось лет семь, у моего папы были проблемы с алкоголем. Когда он напивался, то начинал скандалить с моей мамой. Однажды, будучи пьян, он купил новый телевизор, потому что старый сломался и был слишком маленьким. Отец потратил все сбережения, и мать, конечно, долго была на него зла.
В моей памяти остался ещё один случай, произошедший в те далёкие времена, когда отец любил выпить. В жаркий июльский день мой папа захотел сходить на речку искупаться. Мама была тогда на работе, и папа, взяв с собой меня и бутылку пива, отправился в путь. Кажется, мне было тогда лет семь, и, ничего не опасаясь, я шёл рядом со своим уже покачивающимся от вина отцом. Идти до пляжа нужно было где-то полчаса, и папа, естественно, уже по дороге выпил своё пиво. Когда тропинка к пляжу завела нас в небольшую чащу, где никого не было, отец взял пустую бутылку и закинул её в кусты. Почему-то именно этот момент я особенно хорошо запомнил. Летящая в деревья бутылка из-под пива, словно специальный снаряд запущенный спортсменом на олимпийских играх. Не помню, чем закончился тот день, но, слава Богу, что ни я, ни отец тогда не утонули.
Наверное, где-то в то время я уже точно знал, что ни разу в своей жизни не прикоснусь к алкоголю. Я не давал себе никаких обетов, я просто знал это, я знал, что иначе нельзя. Тогда я уяснил, что алкоголь – это сущее зло, и хорошего от него ждать не следует. Что бы ни было в вашей руке: бокал ли вина, бутылка ли пива или рюмка коньяка, - выпив это, вы совершаете грех. Так я думал, но, если честно, никогда никому не рассказывал о сделанном мной выводе об алкоголе: боялся обидеть кого-нибудь.
Вскоре как я пошёл в школу, отец завязал со спиртным, и жизнь продолжалась дальше.
В школе я вёл себя так же, как и в детском саду: старался ни с кем не разговаривать, за исключением, может, двух одноклассников, и не привлекать к себе внимание. Но мои старания не привлекать внимание были напрасны, все замечали, что я веду себя как-то странно, постоянно молчу, если только не спрашивает учитель. Тогда и началась всеобщая травля, направленная на меня. Сначала всё было вполне безобидно и терпимо, но потом стало хуже.
- Хочешь я дам тебе пощёчину? Скажи, что хочешь, скотина! – наверное, каждое утро говорил мне мой одноклассник Тод.
- После урока я потащу тебя за шкирку в сортир и затолкаю в унитаз! И твоя придурковатая мамаша до конца жизни будет искать тебя в куче дерьма! – сказал мне как-то раз Майкл. Потом мне долго снилось, как он исполняет свой жесткий приговор в действие.
Во время перемены я часто наблюдал за другими учениками, я слышал, как они нецензурно выражаются, как говорят о сигаретах и алкоголе. Я слышал нецензурные выражения, вылетающие из уст продавцов в магазине, пассажиров автобуса, прохожих, и мне становилось от этого тошно. Меня пугала жестокость одноклассников, пугала их черствость, их «неправильность». Внимательно наблюдая за людьми, уже к третьему классу я увидел истинное лицо человека, это была морда ужасного зверя.
Насколько я помню, я выглядел очень развитым на фоне остальных детей, и многие интересные мысли о человечестве посетили меня ещё в детстве и в подростковом периоде. Ни для кого не секрет, что у человечества много проблем. У современных людей есть возможность развиваться, но они предпочли деградировать. Мы можем создавать, но нам по вкусу больше разрушение. Проблемы человечества стали уже настолько обыденны, что мы их даже перестали замечать. И самое ужасно – это не просто замечать все проблемы современных людей. Самое ужасное – это осознавать, что тебе стыдно быть человеком.
Да, мне всегда было стыдно быть человеком, потому что в моём воображении человек был совсем не таким, как в жизни. Человек – это самое совершенное существо во вселенной, и, как говорит Библия, создано оно «по образу и подобию Божьему». У человека есть разум, человек милосерден, он способен сострадать, и наделён невероятной могущественной силой. Человек – это вечная энергия Создателя, Его сияние, проникающее во все уголки космоса, и закрытое в земной оболочке из плоти и крови.
Но люди, ходившие рядом со мной каждый день, вовсе не были настоящими людьми, они были далеки от того идеала, который представлялся мне в воображении.
Я начал в тайне ненавидеть всех людей. Когда надо мной издевались в школе, из-за чего я был очень зол на одноклассников, я представлял себе, как собираю всех людей Земли вместе, обвязываю их верёвкой, и заставляю сброситься с обрыва в реку. Эти мысли приносили мне невероятное наслаждение, я понимал, что всё это ненормально, но не мог перестать думать об этом, словно попав в некую зависимость от этих мыслей. Уничтожение человечества, неправильного человечества, какое-то время даже было моей мечтой.
Придя как-то раз из школы, где я получил очередную порцию унижения, я высказал некоторые мои мысли родителям. Но это было большой ошибкой. Они, естественно, меня не поняли.
- Я бы не хотел, чтобы из моего сына вырос второй Гитлер, - строго сказал отец в тот день.
- Господи! Не уж-то придётся везти тебя к психологу! – укоризненно восклицала мама.
- Тебе надо просто быть раскованней, подружился бы хоть с кем-нибудь, - прибавил отец.
Я выслушал их реплики, молча кивая, и ушёл в свою комнату.
Я продолжал размышлять. Человек для меня уже не был высшим созданием, как я думал раньше. В четвёртом классе я окончательно убедился, что человек – это ленивое, ненужное, всё только портящее существо, причём причиняющее вред даже самому себе. Но тогда возникал вопрос. Если человек – это обычное животное, подчиняющееся примитивным инстинктам, есть ли существа, находящиеся выше человека? Я знал также, что нельзя судить обо всём человечестве в целом, забывая про отдельные личности. Есть же всё-таки на Земле люди, которые не начали деградировать, не опустились до уровня ниже животных, и раз обычные люди – чудовища, то те другие люди и есть эти самые существа, стоящие выше обычных людей J. Тогда я не знал, как их назвать, но потом, в старшем возрасте мне попалась в руки книга Ницше, и я понял, что эти люди называются «сверхлюдьми».
Себя я также считал сверхчеловеком и не видел в этом проявление гордыни. Я был более чем уверен, что лучше многих тех людей, которых каждый день видел в школе и других местах. Они обычные люди, ничем не лучше ползающих по земле муравьёв, а я как-никак сверхчеловек! Почувствовав своё превосходство, я начал ещё сильнее ненавидеть человечество. Проблема идеальных людей в том и состоит, что видя своё превосходство над другими, они начинают в тайне ненавидеть всё человечество.
У меня появились мечты, что когда-нибудь человечество превратится в сверхчеловечество. Но как это может произойти, остаётся только гадать. Можно просто перевоспитывать людей, создавать более суровые законы, ввести по всему миру смертную казнь, наконец. Но люди упрямы, всё равно будут находиться те, кто не захочет подчиняться, и таких, к сожалению, придётся уничтожать. Да, как бы зверски это не звучало, но чтобы возникло сверхчеловечество, нужно уничтожать неугодных. Или же ждать чуда от науки, и тогда пытаться «выращивать» нужных людей. Но это, по-моему, похоже больше на книгу какого-то фантаста.
И тут-то возникла одна проблема. Если сверхчеловек – это самое совершенное существо во вселенной, тогда он по определению не может убивать, то есть уничтожать неугодных нельзя. Но если посмотреть с другой стороны, обычные люди не более чем стадо деградирующих существ, то есть их убийство не грех. Если бы сверхчеловек убил обычного человека, он бы даже по идее сделал ему одолжение, ведь жизнь обычного человека – пустая трата времени на развлечение и прочую ерунду. Обычный человек по сравнению со сверхчеловеком настолько ничтожен, что даже не имеет право жить. Но если размышлять дальше, то можно в итоге прийти к тому, что каждый из нас приходит в этот мир не просто так, что жизнь даёт Бог, и отнимать её никто не имеет право. После этого все рассуждения приближаются к тупику.
Моё вступление в подростковый возраст началось с продолжительной депрессии, которая, наверное, не кончалась бы вплоть до последнего класса школы. Более усугубило ситуацию то, что когда я был в шестом классе, у меня умерла кошка. Некоторым, возможно, покажется это обычным пустяком, но для меня и моих родителей это была настоящей трагедией.
Наша кошка Сейди являлась практически членом нашей семьи. Она прожила одиннадцать лет, любя каждого из нас. По ночам она приходила спать то к родителям, то ко мне. Когда она ложилась на мою спину или ноги, то начинала ласково мурлыкать и сжимать свои лапы, отчего её коготки даже впивались в кожу: так она пыталась показать, как сильно меня любит.
Сейди умерла поздним январским вечером, когда за окном завывал ветер, словно проснувшееся от тысячелетней спячки чудовище. За три дня до этого, когда она пришла с прогулки, родители заметили, что она немного хромает и странно дышит.
- Её, наверное, кто-то пнул, - сделал предположение папа, осматривая тело Сейди.
Состояние Сейди начало ухудшаться, было видно, что она здорово простыла: из носа текли сопли, а глаза слезились. Родители постелили в углу гостиной для неё старое полотенце, чтобы она спала на нём, и начали сами кормить её. По началу Сейди могла есть с ложки, но потом мама начала кормить её через пипетку. Сейди ела, как могла, и после каждого приёма пищи начинала давиться и кашлять. После того как мама откладывала в сторону пипетку, Сейди с благодарностью и невероятной тоской, смотрела на меня и на маму. На глаза у нас невольно наворачивались слёзы.
Я не хотел, чтобы Сейди умерла, и бывало несколько раз в день подходил к родителям и спрашивал, выздоровеет ли она.
- Конечно, поправится, - говорила мама.
За два часа до смерти Сейди в доме погас свет. Этот момент я особенно хорошо запомнил, отключение света было словно зловещим предзнаменованием нашей утраты. Родители достали свечи, фонарь. С небольшой кружкой, в которой находилась свеча, я подошёл к Сейди и погладил её. Мне было досадно, что я не мог сделать для неё большего.
Только за час до смерти, родители начали говорить о ветеринаре. Наверняка каждый из нас думал о нём и раньше, да только не решался сказать. Не знаю, в чём была причина того, что родители не вызвали ветеринара, пока Сейди ещё можно было спасти. Думаю, они просто пожалели на него денег. Стоял январь, недавно отшумели рождественские праздники, и денег на различные незапланированные траты у родителей не было. Сейди любила нас больше жизни, а мы поскупились на ветеринара для неё. Я много раз размышлял об этом, вспоминая тот день, и чувствовал вину перед Сейди. Я мог бы настоять на том, чтобы родители всё же вызвали ветеринара, но до последнего момента надеялся, что она всё же поправится.
В одиннадцатом часу Сейди начала издавать странные булькающие звуки, и мы все вместе склонились над ней.
- Перед смертью она собрала всех нас, - говорила потом мама.
Сейди сделала последний вдох, и её душа перенеслась в неведомый для живых мир. Я и мама заплакали, папа с трудом сдержал слёзы. Он укутал Сейди в то самое полотенце, на котором она лежала, и унёс её в другую комнату.
В ту ночь я уснул с трудом, я всё думал о нашей любимой Сейди, которая была для меня одним из самых дорогих существ на планете.
Спустя месяц я стал много размышлять о различии между животными и людьми. Я думал, что если бы Сейди была человеком, то она бы точно была человечней, чем многие люди. Странно, но в животных порой больше человечности, чем в самих людях. Мне кажется, что по сравнению с современным человеком, любая кошка или собака – просто Иисус Христос. Животные, в отличие от людей, умеют по-настоящему любить. Многие скажут, что они любят людей, только потому, что те кормят их. Но разве они не пытаются отплатить за это? Даже когда ты пинаешь своего любимца, он всё равно идёт к тебе, он всё равно любит тебя. И тебе становится стыдно за свою жестокость.
Можно подумать, что я всю жизнь относился к людям с неприязнью, смотря на всех с высока. Но это не так. У меня, конечно, были друзья. Когда я ходил ещё в детский сад, я познакомился с одной девочкой по имени Ада. Она выделялась на фоне всех остальных детей, так же как и я.
Ада жила в соседнем доме, и в детстве, если верить рассказам родителей, я с ней часто играл в песочнице недалеко от нашего дома. В детстве мы с ней иногда ссорились во время игр и уходили по домам, но на следующий день уже снова играли вместе.
Проходили годы, и я начинал замечать, что Ада очень на меня похожа. Она также недолюбливала некоторых учеников из нашей школы, презрительно относилась к курению и алкоголю. Она разделяла мои некоторые, откровенно говоря, пуританские взгляды на человечество, но она не задумывалась о истиной природе людей, не размышляла об этом так же, как я. В этом отношении она была обычным человеком, который рано или поздно ощутит всю прелесть деградации. Я знал, что рано или поздно она поменяет своё отношение к миру на более приемлемое, и станет среднестатистическим человеком.
Так и произошло. В старших классах Ада стала дружить с одной своей одноклассницей, которая курила. Она рассказывала мне, что когда она ходила куда-нибудь со своей подругой, то та часто просила её немного подождать, а сама уходила в какую-нибудь чащу. Там её подруга курила. Когда она заканчивала принимать свою жизненно необходимую дозу никотина и других веществ, они продолжали свой путь, как ни в чём не бывало. Меня это даже немного шокировало, но Ада рассказывала всё это с невероятной невозмутимостью. В старших классах мы любили обсуждать с ней наших одноклассников: кто курит, кто употребляет нецензурные выражения, кто ещё что-нибудь непристойное делает. Но постепенно Ада потеряла интерес к подобным разговорам. Однажды она матюгнулась во время одной из наших бесед и рассмеялась, заметив моё недоумение. Я понял, что мир потерял ещё одного хорошего человека.
Вступление в старшую школу вообще было одним из самых ужасных периодов моей жизни. Тогда как раз состоялся один из памятных для меня разговоров с отцом, после которого у меня появилось множество новых интересных мыслей.
Как-то вечером отец смотрел новости, и я решил присоединиться к нему. Диктор говорил о вооружённых конфликтах в какой-то африканской стране. Репортёр строил свои предположения о том, как дальше будет разворачиваться события.
- Да поубивали бы их всех к чертям, - сказал отец и ближе придвинулся к телевизору.
- Кого? – спросил я.
- Этих, - отец указал на экран, когда на нём появились люди в чёрных костюмах с автоматами, похожие на террористов.
- Но ведь по идее они же тоже люди, они же… - сказал я, но не стал продолжать фразу. Я сам не был уверен, что мои мысли правильные.
- Они – убийцы, вот кто они, и точка, - произнёс отец. – Их всех расстрелять надо.
Его ответ показался мне довольно абсурдным, но я не стал спорить, я молча встал и ушёл в свою комнату.
Любая война очень страшная, и, наверное, каждый здоровый психически человек не хочет попасть на войну. В подростковом возрасте перспектива того, что в будущем начнётся война меня особенно пугала (по телевизору периодически напоминали, что в любой момент на нас могут посыпаться атомные бомбы). Я стал много размышлять о войне и пришёл к довольно интересным выводам.
Самое страшное в войне – это то, что прекратить начатую против твоей страны войну можно только ответной реакцией. Убийством пытаться бороться против убийства. Это напоминает сюжет книги «Заводной апельсин», в которой главного героя хотели отучить от применения насилия, применяя при этом насилие.
Мне всегда было интересно, легко ли солдатам на войне убивать людей. (Не дай Бог мне хоть когда-нибудь узнать это на практике). Война – это одна из тех вещей, существующих вне моральных норм, и, наверное, с точки зрения морали судить о ней невозможно. Люди идут воевать из любви своей к родине, чтобы защитить своих близких, чтобы потомки могли жить под мирным небом. Любовь к родине, жизнь близких – на одной чаше весов, а жизнь врагов и их господство – на другой. Если хочешь жить, убивай – вот в чём суть войны. Забудь все моральные принципы, превратись в адского робота и иди кроши людей, кроши врагов, которые для тебя больше не люди, и для которых ты не человек.
Две воющие стороны являются, по сути, отражением друг друга. Убивают одни, их тут же убивают другие. Война – это зеркало, одно из тех немногочисленных зеркал, посмотрев в которое, человечество видит свою истинную сущность.
Я бы произвёл один эксперимент. Если бы у меня была машина времени, я бы взял среднестатистического человека и отправил бы его в Германию тридцатых годов с заданием убить Гитлера. Этот человек бы нашёл Гитлера, взял бы пистолет и прицелился в него. Он бы вспомнил все те ужасные события Второй Мировой войны, возможно, даже своих родственников погибших от рук фашистов, но решился бы он убить Гитлера? Убийство – грех. Но Гитлер сам убивал миллионы людей, по его приказу строились многочисленные концлагеря. Гитлер – одно из величайших чудовищ во вселенной. Но беда в том, что убить чудовище – значит стать чудовищем. Убить Гитлера – значит стать самому немного Гитлером. Отправленного мной человека будут мучить сомнения, его руки, держащие пистолет, задрожат, но он откинет от себя все, по его мнению, дурные мысли и выстрелит…
Больше я не размышлял о войне. Я пришёл к выводу, что война – это игра, в которую играют сильные мира сего, не задумываясь о жизнях обычных людей.
Где-то в тот период, когда ко мне пришли эти мысли о войне, в нашей семье снова начались проблемы, отец и мать без конца ругались друг с другом. Мать часто работала сутками и ночными сменами, один раз она даже провела на работе двое суток подряд. После этого она еле дошла до дому. Папа работал с восьми до пяти каждый день кроме выходных, и мама, конечно, чувствовала разницу между её вкладом в семью и отца. Мать начинала ругаться с отцом, иногда доставалась и мне, она говорила, что я и папа – лентяи, что только она вкалывает. Правда, я-то работать не мог, так как ещё не достиг нужного возраста, я мог устроиться на какую-нибудь работу только летом. Я хотел помочь маме, но моя помощь сводилась в основном к мытью посуды и глажке.
Родители всерьёз начали думать о разводе. Они и раньше хотели развестись. Помню, как в детстве мама спрашивала меня, с кем я хочу остаться при разводе. Это было не совсем правильно с её стороны, я был ребёнком, любящим своих родителей, и сказать, что кого-то из них я люблю больше, я не мог. Одна из самых распространённых ошибок взрослых во время развода заключается в том, что они спрашивают своего ребёнка, с кем ему лучше остаться. Никогда не спрашивайте этого у своих детей! Для меня такой вопрос звучал так, будто меня спрашивали, какую ногу мне лучше отрезать: правую или левую. Но ведь на одной ноге, согласитесь, далеко не уйдёшь.
В один день мама как всегда пришла с ночной смены и легла спать. Перед этим она позвонила своему брату и сказала, что хочет приехать к нему вместе со мной. Потом я понял, что она хотела уехать от папы, жить с ним раздельно. Мать попросила меня разбудить её в час, (она всегда спала до часу после ночной смены). Но я благополучно забыл, и проснулась она около трёх. Мать опять позвонила моему дяде, сказала, что поездка отменяется. Она не стала меня ругать за мою забывчивость.
Удивительно, как порой случайности влияют на нашу жизнь. Ведь если бы я не забыл разбудить мать в тот день, кто знает, как бы сложилась её и моя жизнь. Я бы жил в другом месте, в другом городе, может даже у меня появился бы отчим. Я не хотел бы, чтобы моя жизнь так изменилась, хотя, признаю, что это довольно эгоистично по отношению к маме. Мои родители вскоре помирились, и слава Богу, что я всё-таки не разбудил мать в тот день.
