Элиза. Главы 2 - 3.

Глава 2.

Утро того же дня, как и любое другое, выдалось для Элизы тяжёлым. Уже с утра она, служанка в доме мистера Периса, была измучена работой. Миссис Перис, как только видела хотя бы малейшую ошибку в работе Элизы, например, небольшое пятнышко на недавно вымытой тарелке, тут же начинала возмущаться и говорить: «Что мы зря платим тебе столько денег!?» Но эти слова были не совсем правдивы, ибо Элиза получала не так уж много.

Элиза была стройной, красивой и трудолюбивой девушкой. Волосы её были светлые, глаза – голубые, а черты лица – настолько прекрасными и правильными, что любая богиня позавидовала бы таким. В глазах других Элиза выглядела ангелом, безгрешным существом, которое и не способно на какой-либо грех. Она сочетала в себе красоту физическую и духовную.

Элиза жила со своей матерью, Евангелиной. Евангелина – женщина уже пожилого возраста, с сединой на волосах и излучающим свет лицом. Миссис Ева никогда никого не обидела, помогала всем, чем могла. К сожалению, Евангелина была больна, какой-то мало изученной болезнью, и все понимали, что дни миссис Евы сочтены, и придёт тот роковой день, когда её не станет.

Также Элиза была помолвлена с неким Джимом Смитом. Ещё в шестилетнем возрасте он остался сиротой. Точно сказать, где работал Джим, было нельзя. Причиной тому было то, что его часто увольняли. Джим был честным, одарённым чувством справедливости и находившимся всегда на стороне правды человеком. Часто Джим уверял людей, с которыми он бывал малознаком, в том, что церковь, возможно, ошибается в обвинениях в колдовстве, что не может Бог приговорить человека к смертной казни. Поэтому люди считали его сумасшедшим, или что ещё хуже еретиком, возможно, из-за этого так часто и увольняли Джима.

Элиза накрывала на стол, когда Самюэль вернулся со своей прогулки домой, подоспев как раз к позднему завтраку. Как только он присел за стол, Джозефина спросила его:

- Дорогой, где же ты был?

- Я гулял по Салему с одним своим знакомым, - ответил Самюэль.

- А кто этот твой знакомый? Он важный человек? – спросила Джозефина, опершись на стол локтями.

- Нет, сейчас он важен так же, как важно пятое колесо телеги, но потом я думаю, он мне пригодится.

- Как его зовут?

- Думаю, Джозефина, его имя тебе ничего не скажет. Его зовут Джон Мюррэй.

После этой фразы мистер Перис принялся за свою трапезу. Давайте понаблюдаем за жизнью, текущей в этом доме…

У любого человека, попавшего в дом Самюэля в первый раз, ненароком возникло бы множество вопросов. Приведём некоторые из них.

Сначала люди спрашивали себя: «Почему в этом доме нет рабов?» Во многих семьях есть негры-рабы. Ответить на этот вопрос не так легко. Говорят, что у Перисов была негритянка Титуба, но её около года назад обвинили в колдовстве и повесили. Самюэль больше не хотел покупать рабыню и нанял служанку.

Осмотрев дом лучше и чуть-чуть познакомившись с Перисами, люди думали: «Есть ли у них дети?» Этот вопрос нужно задавать так: были ли у Перисов дети? Да, были. Судя по слухам, ими овладели бесы. То, что случилось после, скрыто. Естественно никто не упоминал об этом в присутствии Самюэля и Джозефины.

Третий вопрос возникал у человека, который познакомился поближе с Джозефиной. «Какая ужасная особа! Как можно, находится рядом с таким человеком?» - думали некоторые, глядя на эту женщину, и действительно она славилась своим дурным характером.

Джозефина представляла собой толстую, грубую женщину, но таковой она была не всегда. Постепенно, с каждым годом она становилась толще и толще. Казалось, она заплывала не собственным жиром, а гордыней, алчностью и кровожадностью. Естественно, Самюэль женился не на той Джозефине, которую мы застали, но увидев её, не веришь, что она когда-то была другой.

Дурная слава ходила о Джозефине по Салему. Кроме всего перечисленного, в число её недостатков входила ещё и корысть, поэтому у неё было весьма странное, предвзятое и подчас противоречивое отношение к другим. Втайне некоторые считали, что Джозефина – дьявол в человеческом обличии. Единственным человеком, которому Джозефина не грубила и хорошо относилась, являлся Самюэль. Возможно, было в глубине сердца Джозефины что-то светлое, доброе, но это скрывалось за бесчисленными слоями злости и корысти.

Несмотря на то, что Джозефина хорошо относилась к мужу, она вовсе не любила его. Да и сам Самюэль всё чаще думал, что пора их любви давно уже прошла, он смутно помнил их свадьбу, и вообще все воспоминания о тех временах со временем тускнели и постепенно исчезали. Чувствовалось какая-то неестественность, театральность в отношениях Джозефины и Самюэля, будто бы они были абсолютно бездарными актёрами, которые вынуждены исполнять роли супругов.

Самюэль окончил свой завтрак, и ничего не сказав, куда-то ушёл.

- Убери здесь, - приказала Элизе Джозефина, указав на посуду, стоявшую на столе.

Джозефина, пыхтя, стала подниматься на второй этаж в свою комнату, что давалось ей нелегко при её-то весе. Но сегодня ей удалось подняться быстро, ибо она хотела скорее посмотреться в зеркало. Она зашла в комнату, и, взяв зеркало, устроилась на стуле.

- Ну что за лицо! – сказала сама себе Джозефина, немного помяв свои щёки. – Ужас!

У неё была мания быть красивой, но, увы, как она ни старалась, это плохо у неё получалось. Практически всё своё время Джозефина проводила, размышляя, как ей улучшить свою внешность. В своей погоне за красотой она стала похожа на маленькую капризную девочку, которая очень хочет такую же куклу, как и у её подруги.

В глубине души, Джозефина завидовала Элизе, так как та была очень красива. «Почему же эта идиотка красивая, а я нет!?» - подумала она, когда услышала звон посуды, которую убирала Элиза. Джозефина не задумывалась о том, что подобные вопросы не стоит задавать: внешность, как и родителей, не выбирают. Но она являлась женой пастора, её знали все, а потому следовало бы соответствовать своему положению в обществе. Джозефина считала, что люди влиятельные и хорошо узнаваемые просто обязаны быть красивыми, и никак иначе. Но Бог не одарил её красотой.

Устав смотреться в зеркало, Джозефина отбросила его на кровать.

- Что толку смотреть, раз лучше всё равно не будет, - вымолвила она и направила свой одновременно грустный и злой взгляд в окно.

Она невольно подумала о том, что вчера кое-что спрятала от Самюэля в соседней комнате, где обычно они хранили ненужные вещи. У Джозефины были тайны от мужа, а когда людям есть что скрывать, они могут начать нервничать и постоянно спрашивать себя, хорошо ли они прятали то, что не должно быть увидено другими людьми. Вот и сейчас Джозефина тормошила память, спрашивая себя, точно ли всё правильно сделала, точно положила это нечто, что не должен увидеть муж, в старый сундук, а не на него, точно ли она не забыла его закрыть. Она взяла себя в руки и внушила себе, что всё сделала как надо и лишний раз волноваться не нужно.

Джозефина вдруг вспомнила свою мать, которую, как и её, мягко говоря, худой не назовёшь. Мать часто ругалась на Джозефину, так как та была трудным ребёнком. Но взрослым, как правило, тяжело ругать своих детей, и после каждой ссоры мама легонько щипала свою дочь за пухленькую щёчку, приговаривая: «Как моя толстушка улыбается?» «Хм… Толстушка… А сама была жирной коровой», - подумала Джозефина. Она, конечно, любила свою мать, каждый ребёнок любит маму, хоть и старается иногда скрыть это. Как правило, Джозефина старалась отвернуться после того, как мать называла её толстушкой или пышечкой, она думала, что эти ласковые слова в её адрес звучали, скорее как оскорбления. «Ну как можно быть по-настоящему счастливой, если ты толстуха?» - спросила себя Джозефина. Она отвлеклась от раздумий и предпочла больше не забивать голову грустными мыслями.

Так проходил день за днём, неделя за неделей в доме Самюэля. Самюэль постоянно где-то пропадал, Джозефина в основном сидела дома, Элиза выполняла её распоряжения.

Вот и этот день стал подходить к концу. Ветер, играющий на кукурузном поле с пугалом, вдруг поменялся с ласкового и тёплого на более резкий и прохладный. Фермеры в последний раз за день осматривали свои, казалось, бесконечные поля. Когда на небе стали появляться звёзды, и детям были рассказаны последние сказки, Салем уснул тихим, безмятежным сном.

Когда Самюэль готовился ко сну, Джозефина вдруг спросила его:

- Дорогой, как ты думаешь, я красивее, чем эта Элиза?

Самюэль замолчал, запнулся: он думал, что ответить своей жене, и не знал что именно: горькую правду или притворную ложь.

- Да, конечно ты красивее, - сказал он.

- Врёшь! Я знаю, что ты врёшь! – яростно глядя на своего мужа, сказала Джозефина.

- Зачем спрашивать, если знаешь, что в ответе будет ложь?

- Я сама знаю, что эта дурочка лучше меня. Нет, я тебя не виню за твою ложь. Но я знаю, как ты мне можешь помочь…

- И как же? – спросил Самюэль, уже готовый уснуть.

- Очень просто: ты обвинишь её в колдовстве, и в итоге, она будет повешена. Нет, лучше пусть она сгорит на костре!

- Я же тебе говорил, что всё это устрою, - ответил Самюэль сонным голосом, – но всё же, почему бы её просто не уволить?

- Уволить?! – удивилась Джозефина. – Такую как она мало просто уволить, она не должна ходить по этой земле! Она просто не имеет права жить! Это же просто немыслимо!

Джозефина говорила так не только об Элизе, а о любом человеке, который ей не нравился. Её не смущало, что она, по сути, не может рассуждать, кто имеет право жить, а кто нет.

- Хорошо, хорошо, она сгорит на костре, только успокойся, ради Бога, - нервно вымолвил мистер Перис.

- Да, поскорей бы! – произнесла с азартом Джозефина, - я хочу видеть, как Элиза, это ангельское существо сгорит. Я хочу слышать её пронзительные крики, которые разнесутся на весь Салем!

- Но ведь, истинная ведьма даже не пикнет, если её поджечь. Давай лучше об этом подумаем завтра… Я хочу спать.

После Самюэль и Джозефина уснули. В комнате было темно, но свет луны проникал через окно и падал на их кровать, всё, казалось, застыло, не только в этом доме, но и во всём городе.

Самюэль, которого все знали, как жестокого и хладнокровного человека, становился во сне другим. В реальном мире он вёл себя не так, как в мире снов. Там, во вселенной иллюзий, его преследовали призраки прошлого, люди, которые когда-то жили и больше которых никогда не будет.

Во сне Самюэль слышал странные голоса, доносившиеся из ниоткуда. «Меня колют иглами! Мне больно!» - звенело в ушах. «Я думать, что в ваших дочерей вселиться бесы» - слышалось в голове. «Ах, ведьма, это ты погубила моих дочерей!» - доносилось из тьмы. От этих слов Самюэля кидало в дрожь.

Дальше в действие пошли образы. Сначала Самюэль видел лежащих и корчащихся от боли двух девочек, потом он видел самого себя, берущего молитвенник. Затем слышал, как он читал молитву, но девочки закрывали руками уши и кричали. Он не знал, как помочь этим девочкам он был бессилен, и бессилие его пугало больше всего. Самюэль не выдержал и заплакал, проснувшись, он увидел жену, смотрящую на него.

- Опять они? – как-то раздражённо спросила она.

- Да, - тяжело дыша, ответил Самюэль.

- Ужас! Чуть ли не каждую ночь тебе снятся кошмары! Спать не даешь! Меня лично они не мучают.

Джозефина легла, натянула на себя одело и закрыла глаза.

- Ты никогда не любила Бетти и Абигайл, - произнёс Самюэль, можно было заметить в свете луны слёзы, стекающие по его лицу.

Он смотрел на свою жену, и спрашивал себя, почему она не любила их детей – это была величайшая загадка для Самюэля. Сейчас он ненавидел Джозефину, эту жесткую чёрствую ханжу, которая называлась его супругой. Он понимал, что навряд ли она любит его. Она не любила их детей, она вообще никого не любила.

- Ты ненавидела их… почему? – спросил Самюэль, перед его глазами до сих пор проносились те ужасные эпизоды прошлого.

Джозефина ничего не сказала, она захрапела, и стало понятно, что больше ответа ждать от неё бесполезно. Самюэль ещё долго не мог уснуть. Он лежал и думал обо всём, что ему приходило в голову, но вскоре глаза начали слипаться, и сон овладел им.

Глава 3.

Утро следующего дня выдалось на редкость для этого лета пасмурным. Солнце еле-еле поднялось в небе, но его тут же заслонило тучами.

Выйдя из дома Перисов и пройдя вглубь города, мы попадём с вами в настоящую жизнь Салема. Уже в это время на улице было много прохожих, они ходили мимо простых деревянных домов. Пройдя дальше, мы заметим странное столпотворение: вокруг церковнослужителя собрались несколько человек и что-то громко обсуждали.

Самого главного в этом собрании выдавало его облачение. Одеяния остальных были однотипны. Сапоги, шляпы, вилы указывали на то, что эти люди одного рода деятельности. По тому, как они держали свои рабочие инструменты, было видно, что они не часто с ними расстаются.

- Лично у меня и ещё у двоих человек половины урожая уже нет, - раздраженно сказал первый фермер.

- А я говорю вам: без колдовства здесь не обошлось, - уверенно вымолвил второй.

Священник всё это выслушал, но ничего не ответил. Глаза его были тусклы и безжизненны. Он глядел на фермеров, словно задавая своим взглядом вопрос: «Зачем, вы, мне это всё говорите?»

Фермеры не замечали равнодушного взгляда человека, на которого они возлагали свои надежды, которого специально нашли, чтобы сообщить ему о своём несчастии. Ведь только сегодня они вышли осмотреть свою кукурузу, как заметили, что посевы, взошедшие относительно недавно, стали черными и сгнили.

- Ведьмы! Ведьмы и колдуны во всём виноваты! Кто ещё мог такое вытворить?! – прокричал третий фермер, - мне Том рассказывал как-то раз, что видел привидение Бриджет Бишоп, женщину с мертвенно-белой кожей в ярко красном платье, да ещё и с иглами, и с куклами в руках! Всем в нашем городе известно, что это ведьмы на нас насылают чуму, оспу и набеги этих проклятых индейцев…

- Но всему есть логическое объяснение, - раздался неизвестный голос, он прозвучал, как гром среди ясного неба, поэтому фермеры и церковнослужитель обернулись.

Произнёс эту фразу молодой человек, непонятно откуда появившийся. Он оглядел всех своими большими светлыми глазами. Говорил он громко и смело, а смотрел зорко и прямо.

- Извините, что так вмешался в ваш разговор, - продолжал он, - я услышал его случайно и решил сказать, что я думаю. Мне кажется, что урожай могло испортить какой-нибудь болезнью или может насекомыми, но нельзя же точно уверять, что здесь замешано колдовство.

- А кто ты вообще такой? – спросил второй фермер, посмотрев на этого человека презрительно, ибо на вид ему было всего где-то двадцать с небольшим лет.

- Моё имя Джим, Джим Смит, - ответил молодой человек, - и я думаю, что ведьмы не могли испортить ваш урожай. Подумайте, а существуют ли они на самом деле?

- А ты в этом сомневаешься? – спросил первый фермер, - нужно быть либо очень храбрым, либо очень глупым, чтобы говорить такое перед церковником.

Но служитель церкви, казалось, не слышал этой фразы. Глаза его смотрели куда-то вдаль, и по ним было видно, что думает он совсем не о беде фермеров или о сказанных Джимом словах.

Холодный ветер ударил в лицо Джима, как бы напоминая о том, какая сегодня плохая погода. Джим огляделся, он посмотрел на свой деревянный город и на серых угрюмых своих сограждан. Каждый раз, когда он оглядывал окрестности, они напоминали ему о тяжёлой жизни Салема. Часто Джим думал, что он родился в самом ужасном месте и в самое ужасное время. За все годы жизни он, казалось, не пропустил ни одной казни, прошедшей в городке. Он видел неоднократно, как мужчин и женщин приводили на холм, заставляли подняться на эшафот и дальше совершалось непоправимое.

Взойдя на эшафот, обвинённые обреченно смотрели на всех людей, собравшихся для созерцания их казни. Толпа у холма, образовывала собой серое чудовище с тысячью рук и глаз. Не было ни в Новом свете, ни во всем мире ничего более ужасного, как ощущения этих тысячи глаз, которые могут пронзить человека насквозь. Толпа смотрела на обвинённых, как на людей, оскорбляющих человечество. Но не было в толпе насмешек или укоризненных речей на их счёт. Люди в глубине своего сердца жалели несчастных, но боялись показать свое сочувствие, чтобы случайно не оказаться самим на их месте.

- Все жители нашего города, - начал говорить Джим, - считают, что казнь – есть справедливость, но эта справедливость создана страхом. Она фальшива, и люди прикрываются ею, как одеялом прикрываются дети, боящиеся темноты. Люди запуганы, как крысы, за которыми гоняется кот. Вам, кажется, что я сумасшедший или еретик, вы думаете, что я заблуждаюсь, но на самом деле заблуждаетесь вы. Подумайте-ка хорошенько, может ли Бог приговорить человека к смертной казни?! Когда убийство – грех, а этот грех совершается церковью. И вы думаете, что она совершает справедливость?..

- Не нужно тут разглагольствовать! – прервал его третий фермер, подняв указательный палец вверх, - ты считаешь себя очень уж умным, но кроме тебя есть другие умные люди, и они уже всё придумали и все истины постигли!

- Шёл бы ты своей дорогой, - выкрикнул второй фермер, - иначе тебя повесят!

Джим смотрел на фермеров, к которым только что пытался донести правду, но они были слепы душою и глухи к его словам. «Они меня не понимают. Нет, бесполезно что-то говорить этим людям», - думал Джим, и им овладевало уныние. Он понимал свою никчёмность и безнадёжность, он был всего-навсего, одним из тех, кто живёт в этом городе. Созданный конформизм царствовал в округе, и благодаря ему было удобно управлять людьми.

Священник, до того молчавший, вдруг вернулся из мира раздумий, и смекая что к чему, произнес:

- Мы рассмотрим вашу жалобу, - обратился он к фермерам, - и в ближайшее время будут найдены виновные в этом.

- Если они, конечно, существуют! – добавил Джим.

- А, что касается тебя, то лучше бы тебе быть аккуратней со своими мыслями, а иначе тебе не миновать тяжёлой участи.

После собравшиеся разошлись кто куда. Город также продолжал жить, как ни в чём не бывало. Джим шёл и смотрел на людей, полных страха, незнания и глупости. «Какие же люди – глупые существа» - думал Джим, идя по улице. Он видел измученных, забитых и невероятно жестоких людей. Их жизнь была очень тяжела, разные несчастия, которыми был полон Новый свет, негативно сказывались на людях. Не все из них были жестокими, но, как правило, если большинство таково, то и мнение об отдельных людях создаётся то же самое. В такие мгновения, Джим ощущал себя песчинкой в огромном мире.

Джим, как уже было сказано, с детства был одарён чувством справедливости, которое со временем становилось только острее. Он не мог смотреть на страдания невинных людей, на то, как церковнослужители наживаются на смертях несчастных жителей города, как они прикрываются самим Богом в своих преступлениях. Все эти священники и проповедники построили вокруг города невидимую стену и заставили людей думать, что всё, что они не могут объяснить, всё, что находится за пределами этой стены, принадлежит дьяволу. Джим – один из немногих, кто пытался разрушить эту стену, его попытки сделать это редко были успешными, но он был целеустремлённым, и поэтому никогда не прекращал верить, что когда-нибудь стена предрассудков рухнет, и люди поймут, что ведьм не существует.

Джим никогда не прекращал бороться за правду, да, это оборачивалось против него, он был готов к любым трудностям и даже думал, что если понадобится, он умрёт ради правды. Джиму приходилось терпеть ненависть по отношению к себе, но он понимал, что жители города ненавидят его из-за тех же предрассудков, и если он докажет свою правоту, они конечно поймут, что ошибались…

Время шло, и жизнь продолжалась. Когда всё начало готовится к вечеру и предстоящей ночи, Джим проходил мимо дома Перисов, и подошёл к жилищу, стоящему недалеко от него. Оно был не столь богатым и большим. Это был дом, в котором жил Джим.

Внутри он оказался даже намного уютнее, чем дом Перисов. На кухне, за столом сидела седая женщина, но даже в своём пожилом возрасте она выглядела довольно красивой. Каждый, кто видел эту женщину, сразу узнавал в ней Элизу, только в старости. Не было никаких сомнений, что это мать Элизы, Евангелина, с которой мы уже знакомы.

Следует немного рассказать о ней. Миссис Ева раньше была гадалкой, так как гадание не относится к колдовству, и этим занятием, безусловно, заниматься можно. Сами местные жители и церковники считают гадание научным занятием.

Что же касается характера Евангелины, то, как мы уже говорили, она была доброй и милосердной женщиной, однако, к старости она стала несколько эгоистичной и капризной. Некоторые люди в старости требуют к себе повышенного внимания и всё чаще погружаются во время, в котором они когда-то жили. Эта особенность присутствовала и у миссис Евы.

Часто Евангелину можно было застать за весьма странным занятием: она могла часами рассматривать распятие, которое служило для неё напоминанием о муже, скончавшемся девятнадцать лет назад. Её муж, Адам Даррелл, умер, когда Элиза была маленькой, поэтому та совершенно не помнила своего отца. Миссис Ева рассказывала, что в чертах Иисуса, изображённого на распятии, она узнавала черты Адама, но обычно прибавляла, что так грешно говорить.

Как только Джим зашёл в дом, она спросила его:

- Джим, как у тебя прошёл день? Тебе удалось куда-нибудь устроиться?

- Да удалось, но я так за сегодня устал, что у меня нет сил рассказывать, куда и как, - ответил усталый Джим.

Только он хотел присесть и отдохнуть после целого дня, проведённого в суете, в дверь постучались. Джим пошёл открывать. Он думал, что увидит Элизу, свою невесту. Но за дверью оказался некий мужчина, с листком бумаги в руках. Он передал Джиму листок, и ничего не сказав, скрылся из виду.

Джим присел на стул рядом с Евангелиной и стал разглядывать записку, написанную каллиграфическим почерком очень дорогими чернилами и пером. Приведём её ниже:

«Мистер Смит, Ваши взгляды на деятельность церкви весьма неправильные. К тому же, Вы распространяете их в обществе. Это может сыграть против Вас, ибо церковь начнёт подозревать Вас в заговоре с ведьмами. Будь Вы женщиной, так Вас бы сразу же отвели в тюрьму. Помните, что колдовство по нашим законам является уголовным преступлением. Вы должны изменить своё мировоззрение.

Судья, Вильгельм Сьюворд»

- Что за вздор?! – сказал Джим, прочитав записку, - будь я женщиной, меня бы уже отвели в тюрьму!

- Ты опять где-то что-то сказал о неправоте церкви? – спросила Евангелина, заглянув в записку, прищурившись при этом, так как зрение у неё было не самое лучшее.

- Да, сегодня фермеры жаловались на испорченный урожай и винили во всём ведьм, - ответил Джим.

- Тебе, Джим, надо быть действительно аккуратнее с этим. Ты же можешь попасть в тюрьму или тебя могут казнить. Ты к тому же не имеешь доказательств, а людям нужны именно они. Не лучше ли просто смириться с этим?

- Смириться?! – выкрикнул Джим, - да как это можно сделать, видя, что творится? Ведь понятно, что церкви выгодна смерть некоторых людей!..

Джим не договорил, так как в этот момент в дверь опять постучались. На этот раз, это действительно была Элиза.

Она быстро вошла в дом и сказала:

- Сегодня такой холодный ветер. Просто ужасно!

Элиза прошла на кухню, где Евангельна уже ставила на стол тарелки. Дальше, как заведено в семьях, Элиза, Джим и Евангелина сели ужинать.

Элиза всегда держалась скромно, даже если находилась в семейном кругу. Она привыкла есть быстро, да вообще всё практически она делала быстро, не теряя ни минуты.

- Сегодня был такой странный день, - сказала Элиза и смахнула с глаз волосы, - миссис Перис почти не сердилась на меня, она была очень мила.

- Это «существо», наверное, что-то задумало, - сказал Джим.

- Она даже сказала, что я могу завтра не приходить на работу, - говорила Элиза, улыбаясь, - она думает, что я и так очень много времени провожу у них и должна чуть-чуть отдохнуть.

- Хм… Как это на неё не похоже, - с задумчивым видом сказала миссис Ева.

- Да, я сама не поверила своим ушам, когда услышала от неё такое.

Элиза посмотрела на Джима, и в её взгляде читалось искренняя любовь к нему. Она хорошо помнила, как они познакомились. Это было ещё в детстве. Тогда Элиза была также красива, но при этом чересчур беззаботна. Она была похожа на бабочку, которая любила порезвиться, но нужно было следить, чтобы эта бабочка никуда не упорхнула. И вот, когда ей было семь лет, она достаточно далёко отошла от дома и заблудилась в лесной чаще. Оттуда можно было легко выйти. Но будучи маленькой девочкой, Элиза не на шутку испугалась и, заплакав, присела прямо на землю. В это время неподалеку находился Джим, и увидев плачущую девочку, решил помочь ей.

- Почему ты плачешь? – спросил он Элизу.

- Я не знаю, как мне дойти до дома! – сквозь слёзы вымолвила она.

- Так я тебе помогу, - ответил Джим и протянул бедняжке руку.

Элиза встала и отряхнула от пыли своё новое красивое платьице, не понимая ещё, как ей попадёт дома за то, что она его испачкала. Она вытерла слёзы и неуверенно спросила:

- А ты точно знаешь, куда идти?

- Конечно. Вот тебе сколько лет?

- Мне… семь.

- А мне восемь, я старше. А если старше, значит умнее!

Элиза подумала: «Да и правда, старше, значит умнее», и больше ничего не спрашивала.

Вспоминая это, Элиза поняла, что уже тогда, в её первую встречу с Джимом, между ними пробежала искра. Но разве в самые беззаботные дни их жизни они задумывались о каких-то там чувствах? У неё была хорошая память, и она помнила и первые цветы, подаренные Джимом, и как он признавался ей в любви, и естественно, она хорошо помнила их помолвку. Сейчас они готовились к свадьбе, которая, по-видимому, состоится не скоро, так как денег категорически на неё не хватало.

Элиза встала из-за стола и начала быстро убирать грязную посуду. Евангелина внимательно за ней наблюдала и думала, как же сильно она гордится своей дочерью. Миссис Ева была счастлива, что ей удалось вырастить такую хорошую дочь. У неё был свой взгляд на воспитание детей.

Элизу нельзя было назвать трудным ребёнком, но Евангелина понимала, что та требует определённого подхода к себе. Элиза плохо общалась со сверстниками, она не хотела играть с ними. Маленькие пуритане часто в своих играх копировали поведение взрослых: так они играли в колдовство, в церковь и снимали с кукол скальп. Если других детей веселили подобные забавы, то Элизу они пугали. Один раз какой-то мальчик в шутку обвинил её в колдовстве, а Элиза, приняв это всерьёз, заплакала и скорее побежала к своей маме.

- Не плачь, моя дорогая, - говорила Евангелина, прижимая к себе дочь, - этот мальчик не со зла так сказал.

Поведение маленькой Элизы начало удивлять взрослых, которые очень строго относились к своим детям и иногда даже на прогулке били их. Евангелина не общалась с другими матерями, у них о ней сложилось неприятное впечатление.

- Растёт не понятно что, - многозначительно говорили подобные матроны, глядя на Элизу, - а мамаша как будто и не видит этого.

Элиза была открытым, искренним и добрым ребёнком. Её не били, не пугали ведьмами, не говорили, что если она будет непослушной, её заберёт дьявол, поэтому Элиза видела во всём больше добра и красоты. Другие же дети, родители которых изощрялись в рассказывании страшных историй, постепенно замыкались в себе, становились недоверчивыми по отношению не только к сверстникам, но и к собственным родителям. Салемцы были очень строги к своим детям, и из-за этой своей чрезмерной строгости они безвозвратно теряли их. Дети вырастали такими же жестокими и набожными пуританами, как и их родители…

На улице окончательно стемнело и через некоторое время все стали собираться ложиться спать.

Помыв после ужина посуду, Элиза прошла в свою комнату, села около окна и посмотрела на таинственный ночной пейзаж. Прекрасный вид открывался её взору, которым можно любоваться часами: на земле и на стенах домов находились причудливые тени, и понять, что их отбрасывало было почти невозможно. Луна была полной и яркой, лишь изредка её скрывали тучи, которые гнал ветер. Элиза, посидев всего несколько минут, хотела отойти от окна и начать готовиться ко сну, как вдруг раздался странный звук, похожий на шелест крыльев. То ли показался он Элизе, то ли был на самом деле, нам узнать, не дано. После звука, тихо прозвучали слова: «Беда!.. Тебя ждёт беда!» Они как будто исходили из ночной тьмы.

Сердце Элизы бешено заколотилось. Никого, кроме неё, не было в комнате. Она отошла от окна и прижалась спиной к стене. Всё утихло, и Элиза решила, что это ей послышалось. Она успокоилась и легла спать, но только закрыла Элиза глаза, как в ушах её эхом прозвучала фраза: «Беда!.. Тебя ждёт беда!»…